СОЗНАНИЕ – ключевой и на сегодня едва ли не самый многозначный термин психологии и многих других наук. Ни одно определение С. не является ни единственным, ни общепринятым. В философии С. как идеальное противопоставляется материальному. В физиологии С. обычно обозначает уровень бодрствования и противопоставляется сну. В социологии С. выступает как рациональный регулятор поведения – в противовес стихийному поведению (такое понимание близко, но не тождественно, представлению о вменяемости в психиатрии, когда человек способен отдавать себе отчет о своих действиях и управлять ими). Лингвистика чаще всего трактует С. как душевные (психические) состояния, выразимые в слове. В самой психологии С. также понимается по-разному. Прежде всего, С. выступает как эмпирический феномен осознанности («непосредственной данности») и, в частности, как осознание собственного «Я». Но С. понимается также и как теоретический термин, обозначающий «высший уровень психического отражения и саморегуляции», «интегратора психических функций» и т.п. Одни трактуют С. как нечто качественное (тогда говорят о «луче С.»), другие – как нечто количественное (тогда говорят об «объеме сознания»). То С. выступает в текстах как единое («непрерывный поток С.»), то последовательно находящееся в разных состояниях («измененные состояния С.»), а то вообще признается существование у человека в одно и то же время параллельно нескольких разных С. Оно рассматривается или как механизм в процессе переработки информации, или как процесс (отождествляемый с кратковременной памятью, вниманием или мышлением, редко – с волей), или как полученное в результате содержание информации (тогда говорится о содержании, высвечиваемом на «экране С.», или о С. как об осведомленности о чем-либо). Обычно С. описывается как часть психического, иногда оно отождествляется с психикой, но бывает, что сама психика трактуется как совокупность нескольких одновременно данных человеку С. Таким образом, С. приписываются совершенно разные и не совместимые друг с другом значения. Нет и не может существовать ничего, что соответствовало бы сразу всем даваемым определениям. Например, бессознательное, не будучи, по определению, сознательным, является С. в философском смысле термина, потому что оно идеально. А сновидения, которые, по утверждению физиологов, протекают в лишенном С. сне, часто содержат вербальную составляющую и переживаются людьми как происходящие на экране С. Поэтому же невозможно однозначно определить, существует ли С. у животных. Обезьяны способны научиться азам азбуки глухонемых и самостоятельно образовывать простейшие понятия, собаки и кошки, скорее всего, видят сновидения, сойка умеет считать до пяти по нескольким переменным сразу, пчелы совместными танцами сообщают другим пчелам о направлении движения к источнику питания, но как можно сделать вывод о наличии или отсутствии у них С.?. Слово «С.» – это омоним, «самое запутанное слово в человеческом словаре» (А. Бэн).

Заведомая противоречивость представлений о С. ведет к нескольким  «вечным проблемам», которые не были разрешены в течение тысячелетий. Онтологическая проблема: С. не способно само себя породить, ибо иначе оно должно было бы существовать еще до своего возникновения, но тогда как возможно, что нечто, лишенное С., его все-таки созидает? Вот другая формулировка той же проблемы: человек не способен осознавать свои мысли до того, как они пришли в С., поэтому не может их и сознательно вызывать, но тогда откуда и зачем в С. приходят мысли? Гносеологическая проблема: как сознание способно сопоставлять свои представления о реальности с реальностью, если последняя дана сознанию только в виде сознательных представлений о ней? Или иначе: как образ предмета может быть сопоставлен с этим предметом, если в С. находятся только образы предметов, а самих предметов в нем нет и быть не может? Наконец, этическая проблема. Обычно считается, что С. способно принимать  самостоятельные решения, делать свободный  выбор (т.е. ни от чего не зависящий и ни на чем не основываемый) и нести за все это ответственность. Но как же возможно принимать решения, которые ни на чем не основываются? А если эти решения все же принимаются по каким-то основаниям – например, они предопределены генетически, социальными условиями, опытом или ситуацией, – то тогда они, по сути, не свободны, а детерминированы этими основаниями. Как же можно нести за них ответственность? Философы предложили много версий разрешения подобных головоломок, но в итоге многие из них  признаются в безуспешности всех попыток: «С. есть нечто такое, о чем мы как люди знаем все, а как ученые не знаем ничего» (М.К. Мамардашвили).

Различные психологические школы пробовали объяснять С. по-разному. В. Вундт и структуралисты искали природу С. в самом С.: они пытались разложить его на элементы и построить «химию души» – нечто вроде Периодической системы элементов для С. Однако выяснилось, что однозначное решение этой задачи невозможно – прежде всего потому, что выделение элементов С. зависит от исходной позиции носителей С., пытающихся анализировать его содержание. Но даже если бы удалось преодолеть подобные методические трудности, все равно оставалось неясным: как же в сознании образуется новое знание – неужели просто новой комбинацией стандартных элементов? У. Джеймс и функционалисты надеялись вывести природу С. из биологических потребностей организма: С. нужно, потому что оно полезно, оно, мол, решает биологически важные задачи. Позднее было показано, что без контроля С. организм действует быстрее и точнее и в целом лучше решает задачи адаптации. Уже сам У. Джеймс это понимал: «С. – это маленький остров посреди великого океана возможностей человеческой психики». А в итоге пришел к выводу, что С. – не существующая в реальности фикция. Отдельные школы пытались понять содержание С. как некий итог преобразований поступающей из окружающего мира информации. Осознание интенсивности физического раздражителя в психофизике Г.Т. Фехнера трактовалось как результат логарифмических преобразований этой интенсивности, осознание расстояния до видимого предмета понималось как происходящее вследствие простых математических операций («бессознательных умозаключений» Г. Гельмгольца) над величиной схождения зрительных осей и т.д. А в более сложных ситуациях – как результат еще более сложных преобразований, например, по законам гештальта (в гештальт-психологии). Но оставалось неясным, как человек может, по выражению К. Левина, «встать над полем» и  иногда действовать даже вопреки ситуации, в которой он находится. Ведь если содержание С. является однозначным результатом вычислений или иных преобразований физических раздражителей, то какая-либо самостоятельная активность С. невозможна. Попытки объяснить С. работой физиологических механизмов также не привели к успеху. Какой бы физиологический процесс ни принимался за основание для объяснения возникновения субъективных переживаний – будь то центральное торможение (И.М. Сеченов), условный рефлекс (И.П. Павлов), доминанта (А.А. Ухтомский) и др., – наличие или отсутствие осознания никак не определялось наличием или отсутствием этого процесса. Но даже если допустить, что содержание С. может быть сформулировано на физиологическом языке (при всей тщетности сделанных до сих пор попыток), то непонятно, как полученное описание будет способно выразить качественную специфику субъективности переживания. К тому же вряд ли оправданно надеяться, что в физиологических терминах каким-нибудь способом выразима активность С. и личности. Ряд школ (например, культурно-историческая школа Л.С. Выготского) надеялись вывести природу С. из социального. Однако, возражали оппоненты, разве может социальное возникнуть у людей, находящихся в бессознательном состоянии? А если таковое возможно, то тем более непонятно, зачем этакому социальному понадобилось С. и как оно могло его породить. Для глубинных психологов С. сразу выступает как поздний потомок бессознательного. Они справедливо поставили под сомнение показания С.: далеко не всегда то, что человек о себе думает, совпадает с тем, о чем он думает на самом деле. Вместо проблем С. – мол, «можно не пояснять, что понимается под С., это и так совершенно ясно» (З. Фрейд) – глубинные психологи стали изучать проблемы бессознательного. При этом само бессознательное часто понимается ими лишь как нечто, лишенное сознания. В итоге в их рассуждениях возникает логический круг. С одной стороны, С. порождается неведомым бессознательным, а поскольку о последнем мы знаем исключительно благодаря С., то, с другой стороны, вынужденно предполагается, что бессознательное, в свою очередь, порождается С. «Истинное бессознательное», как утверждал Фрейд, возникает лишь в результате его вытеснения из С. Бихевиористы пришли к выводу о бесплодности любых попыток решения проблем С. вообще. Они утверждали, что никаких ясных критериев наличия психики и С. не существует – поэтому же бессмысленно, например,  обсуждать, есть ли психические качества у муравьев. Поддавшись «интеллектуальному обаянию  позитивизма» (Б. Рассел), бихевиористы решили изучать лишь то, что поддается наблюдению, – поведение.  А в итоге предложили вообще исключить С. из числа научных терминов. Они построили странную психологию, лишенную как психики, так и сознания, и, тем самым, заведомо отказались от решения фундаментальных психологических проблем. Психологи гуманистического направления, экзистенциалисты и феноменологи вернули термину С. статус научного, но вдохновленные магией восточной философии и словесной эквилибристикой некоторых западных философов (вот для примера одно из самых определенных высказываний о С. экзистенциалиста Ж.-П. Сартра: «С. есть то, что оно не есть, и не есть то, что оно есть») удовлетворились намеренно противоречивыми описаниями. Как, например, совместить свободу выбора и детерминизм? Психологи-гуманисты отвечают: «и свобода, и детерминизм», или еще непонятнее: «свобода, несмотря на детерминизм». К сожалению, на противоречивых высказываниях хорошей теории не построить. Когнитивисты предложили подойти к С. с новой стороны: С. должно объясняться логикой процесса познания. Однако они не определились с тем, что С. делает: то ли оно на каком-то этапе самостоятельно включается в процесс переработки информации, то ли оно лишь маркирует, т.е. специальным образом выделяет какую-то часть перерабатываемой информации. В предлагаемых ими схемах когнитивных процессов С., как правило, просто не фигурирует. Но это потому, объясняют они, что «психология С. еще не вышла из детского возраста» (Д. Норман).

Не решив фундаментальных проблем С., психологи, тем не менее, открыли множество  удивительных явлений, которые вошли в сокровищницу психологической науки. Выяснилось, что мозг воспринимает и хранит информацию, поступающую в таких больших объемах, или с такой громадной скоростью, или столь малой интенсивности, что человек почти ничего из этого не осознает. Обнаружено также, что мозг почти мгновенно осуществляет вычислительные, логические и смысловые преобразования информации такой сложности, которые человек вообще не способен выполнить сознательно. Результаты этих преобразований человеком, как правило, также не осознаются, но проявляются в дальнейшей деятельности (например, в ассоциациях, в последующем выборе, в ошибках и т.д.). По-видимому, существует специальный механизм, принимающий решение, что из воспринятой и переработанной мозгом информации следует осознавать, а что осознанию не подлежит.  И этот механизм имеет явно выраженную тенденцию повторять  как свои решения об осознании чего-либо, так и свои решения о неосознании этого (см. законы последействия). С. ведет себя так, как будто вначале пытается угадать правила игры, по которым с ним «играет» природа, а затем организует деятельность по проверке своих догадок (гипотез). Тем самым, оно как бы заведомо исходит из того, что природа действует по заранее заданным правилам, т.е. в ней все детерминировано. Многочисленные опытные данные показывают, что любое случайное явление осознается как закономерное, т.е. С. приписывает этому явлению какие-нибудь – пусть даже несуществующие – причины. Выяснилось также, что С. не может не контролировать результаты своей деятельности. Стоит перед ним поставить задачу игнорировать (не осознавать) какую-либо информацию, как С. тут же начнет проверять, удачно ли оно решает задачу игнорирования и, тем самым, автоматически обращает внимание на то, что должно игнорировать, – так возникают явления интерференции (см.). Поскольку С. организует проверочную деятельность и управляет необходимыми для этого действиями, то этим обеспечивается неразрывная связь С. с деятельностью, которую всегда подчеркивали отечественные психологи (С.Л. Рубинштейн, А.Н. Леонтьев и др.). Столкнувшись с рассогласованием собственных построений и реальностью (отраженной как в спонтанно поступающей сенсорной информации, так и в обратной связи от собственных действий), С., прежде всего, защищает собственные догадки от опровержения («сглаживает» возникающий когнитивный диссонанс). Поэтому же С. тем больше времени тратит на работу со стимулами, чем они более неожиданны (их ведь надо привести в соответствие с ожиданиями). А вот ожидаемые стимулы (в частности, неизменные) быстро перестают осознаваться: изображения, стабилизированные относительно сетчатки, перестают восприниматься уже через 1-3 сек.; многократное выполнение однотипных действий приводит к их автоматизации, т.е. к утрате над ними контроля С.;  повторение одного и того же слова несколько раз подряд приводит к субъективному ощущению утраты смысла этого слова; информация, с которой ничего не надо делать, а только помнить, забывается, вопреки сознательному желанию держать ее в С. неизменной, и т.п. В целом С. не столько отражает внешний мир, сколько конструирует его – потому мир С. и называется субъективным. В этом мире все детерминировано и взаимосвязано, все наполнено смыслами. В нем С. умеет не только подтверждать, но и корректировать свои представления. Направленность С. на конструирование догадок о том, как устроен мир, может, конечно, порождать ошибочные представления, но зато позволяет выйти за пределы той весьма ограниченной информации о реальности, которую человек получает от органов чувств, создать представления о том, о чем напрямую нет никаких непосредственных данных: о космосе и микромире, о добре и зле, о своем «Я» или о С. других людей.

В.М. Аллахвердов